До Великой Отечественной войны я жил с родителями в Минске на окраине города в доме моего деда. Семья у него была большая. Помню пять его дочерей и сына. У них тоже были дети. Моей маме исполнилось в 1941 году 29 лет. 

Все они погибли… 

Мое безоблачное детство оборвалось в  воскресный день 22 июня 1941 года, когда началась война. 

Мы стояли на крыльце нашего дома и наблюдали страшное зрелище: летели самолеты и сбрасывали бомбы. Город горел. Чуть позже вместе с соседями слушали по радио («черной тарелке») выступление министра иностранных дел В.М.Молотова. 

Все эти и последующие события, о которых я рассказываю, отложились в моей памяти с фотографической точностью, вплоть до состояния погоды, цвета зелени деревьев... 

Сколько мне тогда было лет? Не знаю. Мой возраст документально установлен только в 1949 году. Свидетельства о рождении у меня, отсутствовало. Родственников, а также людей, которые хорошо знали бы меня, в живых после войны не осталось. Круглый сирота. 

И все-таки метрику мне выдали. В ней записали, что я родился приблизительно во второй половине 1934 года. Обоснование - в школу до войны не ходил. 

Дальнейшие формальные сложности с моей персоной продолжились, когда наступило время получать паспорт.  В нем есть графа – дата рождения. Долго думать не стал. Написал первое пришедшее на ум число - 29 декабря. Вот таким образом я сам определил свой возраст. Выходит, что к началу Великой Отечественной мне было не полных семь лет.  

Но это было потом. А тут - начиналась война. 

Отец мой работал на радиостанции в районе деревни, Недалеко от Минска. В первые дни войны он забирал меня и маму с собой на работу. Маме – ее звали Рива - было 29 лет. Во время авиационных налетов и бомбежек мы прятались в выкопанных там траншеях. 

Однажды всех сотрудников радиостанции с семьями посадили на грузовики и повезли по Московскому шоссе. Но наш путь, как я потом узнал, отрезали немецкие десантники. 

Нас высадили из машин. Отец и его коллеги по службе уехали. Это случилось в районе деревни Колодищи под Минском. Ночь провели в лесу. На следующий день пешком стали пробираться к Минску. К белорусской столице уже подходили гитлеровцы.  

Больше отца я не видел. Что с ним стало, не знаю. Не осталось даже фотографии. После войны я писал в архивы, чтобы получить хоть какие-нибудь сведения о нем. Ответ был один и тот же: «В списках убитых и раненых не числится». 

Не исключено, что я мог при обращении в архивы ошибаться в написании имени отца.  Дело в том, что я не знаю до сих пор точного (по документам) его имени и отчества. Дома его называли кто Володя, кто Вэлвл. Поэтому я стал Борисом  Владимировичем. 

Я с мамой вернулся в Минск. Там уже были фашисты. Потянулись смутные, тревожные дни ожидания. Что будет дальше с нами?.. 

Минское гетто. Карта. 

Во второй половине июля 1941 года  по всему городу было развешено распоряжение немецкого коменданта. 

«Все евреи — жители города Минска — обязаны, после опубликования настоящего приказа, в течение 5 дней переселиться в еврейский район. Евреи, которые по истечении этого срока будут обнаружены в нееврейском районе, будут арестованы и строжайше наказаны. Не евреи, проживающие в пределах еврейского района, обязаны немедленно покинуть еврейский район.». 

Так было создано фашистами Минское гетто. У меня есть копия этого приказа, полученная из минского архива.  

Так было создано в Европе второе по величине гетто. Всего за десять дней нацисты согнали в него более 80 000 человек. Разместили на территории в один квадратный километр, огороженной колючей проволокой. 

Согласно приказу переселенцы должны были носить на груди и спине желтую нашивку. Ее стали называть по-белорусски «латой».  Не выполнение приказа грозило арестом и чаще - расстрелом. 

Что было делать? Наша семья сложила на тележку домашний скарб. Разрешалось брать с собой в гетто постельные принадлежности, одежду, нехитрый хозяйственный инвентарь.  И мы - мама со мной, своими сестрами, их детьми, нашим дедом отправились в предписанное место.  

Так гетто стало моей судьбой, судьбой моей семьи и многих-многих тысяч моих соотечественников.  

Вскоре минское гетто стало интернациональным. Эшелоны с депортированными евреями поступали из самой Германии и оккупированных фашистами стран. Таким образом численность узников составила ста тысяч. И это на территории в один квадратный километр, огороженной забором из колючей проволоки. 

 Поселили нашу семью в крошечной комнате деревянного дома на улице Сухая. Рядом с еврейским кладбищем. И начались долгие холодные, голодные дни, месяцы и годы не жизни, а выживания в ожидании смерти. Выходить из гетто запрещалось. 

Минское гетто. Надпись: «В пролезающих через забор будут стрелять» 

В 1941 году накануне Октябрьского праздника по гетто пронесся слух, что будет погром. Моя мама почему-то решила, что если зачистка и состоится, то начнется с домов на Сухой улице. Поэтому мы перебрались на ночлег к знакомым на соседнюю улицу - Хлебную. Но есть в народе выражение «еврейское счастье». Так оно и случилось – все наоборот. Гитлеровцы начали облаву с Хлебной улицы. 

На всю жизнь запомнил полутьму слегка морозного, немного заснеженного утра 7 ноября. Резкий стук в дверь. Вламываются немцы с включенными электрическими фонариками. Всех жильцов выбрасывают на улицу,  подталкивая прикладами. Загнали во двор хлебозавода. Там уже скопилось много народа. Собравшихся стали выстраивать в колонну и загонять в кузова машин. Узники уже догадывались, что везут на расстрел.  

Тогда же прибыло несколько автомашин с закрытыми кузовами. В них тоже сажали пассажиров. Мне очень хотелось прокатиться на авто. Но мама, когда подходила наша очередь на посадку, силой оттаскивала меня, сопротивляющегося,  в самый конец колонны. Только потом я узнал, что машины эти  - душегубки. 

С наступлением сумерек погромщики остановили конвейер смерти. Оставшихся людей,  когда совсем стемнело, отпустили по домам. 

Во второй половине ноября в гетто проводилась первая облава.  Вылавливали и забирали мужчин и подростков мужского пола. В то утро фашисты забрали и моего двоюродного брата Яшу. Ему было тогда 14-15 лет. Все они после этого бесследно исчезли. 
 

Минское гетто. Конвейер смерти.  

После облавы моя мама решила пробраться в так называемый «русский район» к нашим прежним соседям по улице. В колючей проволочной ограде жители гетто прокладывали лазейки. По ним можно было ползком  пересечь границу гетто не только нам, детворе, но и взрослым. Это было опасно. Мама хотела, чтобы меня кто-то забрал,   и тем самым спасти мне жизнь. 

Мама ушла и в гетто не вернулась. Я ее никогда уже больше не видел. Где и что с ней произошло,  не знаю. Уже после войны соседи по нашей улице рассказали, что она к ним приходила, и ее выследил полицейский. Скорее всего она погибли. У меня нет ни одной ее фотографии. Только зрительного образ, который остался у меня в памяти. 

В конце 1941 года один из мальчиков, который жил в нашем доме, предложил мне сходить с ним в «русский район» попрошайничать. Он был на несколько лет старше меня и уже приобрел в этом деле определенный опыт. Его настоящего имени я не знал, но мы его звали Майка (Майк). С тех пор каждое утро в течение двух лет мы вылезали под проволочной оградой в районе Коллекторной улицы. Милостыню обычно просили за бетонным железнодорожным мостом на улицах Каменная и Чкалова. 

На многое рассчитывать не приходилось. У жителей у самих ничего не было. А иные опасались подавать, ибо укрывательство еврея грозило смертной казнью. 
Обшаривали мы и помойки. На всю жизнь запомнил огромную удачу. Нашел однажды зимой в помойке вместе с картофельными очистками, которые мы варили в жестяной банке и ели, целую мороженую картофелину. До сих пор помню ее вид и вкус. Она напоминала довоенное пирожное «картошка». 

Когда рыскание по помойкам оказывалось безрезультатным, мы шли на Суражский рынок в расчете на то, что удастся что-либо украсть. Что греха таить? Порой это случалось. Когда, бывало,  ловили на воровстве, били так, что до сих пор чувствую следы от этих побоев. После рынка вечером мы возвращались обычно вместе с жителями гетто, которых немцы увозили на работу. 

В гетто наряду с масштабными погромами периодически проходили локальные акции. Обычно после таких, особенно ночных, операций, утром на еврейское кладбище привозили на телегах трупы. Здесь их бросали  в заранее вырытую большую яму. Тела мертвых слегка присыпав землей. Не закапывали, пока яма не наполнилась до краев. Помню, как однажды в яму вместе с трупами убитых взрослых гитлеровцы сбрасывали тела детей. В гетто находился небольшой детский дом с малышами, но вскоре их не стало: всех уничтожили. Иногда к яме приводили узников гетто и прямо здесь расстреливали. 

Минск. Мемориал «Яма». 

Один из наиболее крупных погромов в минском гетто был проведен в первых числах марта 1942 года. К подобным мероприятиям жители гетто готовились заранее. Устраивали тайные укрытия. На обыденном языке - «малина». 

Мой дед вырыл целый погреб, в котором прятались я, мамина старшая сестра и соседка, жившая вместе с нами в одной комнате. Там во время облавы мы лежали, плотно прижавшись друг к другу, на сырой земле. Сверху дед замаскировывал вход в подполье разным тряпьем,  передвигал кровать. Сам спрятался в пустом шкафу.  

Однажды погромщики с грохотом ввалились к нам. Обшарив помещение и  никого не найдя, собирались уже уходить. Но в этот момент дед, у него была астма,  кашлянул. Полицаи вытащили его во двор, и мы услышали два сухих щелчка. Так закончилась жизнь еще одного моего ближайшего родственника. Но он спас нам жизнь. 

Было очень тяжело. Постоянно мучил голод. Летом рвали лебеду и варили ее. Пока лебеда молодая, она вполне съедобна. Но когда трава старела, огрубевшие стебли становились уже несъедобными. Однако их все равно ели. До сих пор помню вкус старой лебеды. Зимой становилось еще труднее. Зимы, как назло, оказались очень холодными. От голода люди сначала худели, а потом опухали. Бывало, идет по улице человек и вдруг падает, как бревно. Все – отмаялся. 

Когда люди голодны и грязны. их одолевают вши. Эти серые паразиты завелись в моей зимней шапке и в старом дедовом полушубке, в котором я спал на полу, в огромном количестве. Пришлось дубленку сжечь. ,А зимнюю шапку из цигейку моя двоюродная сестра Хана (ей было лет десять, когда она погибла в гетто) обезвредила, опалив ее на печке-буржуйке. 

21 октября 1943 года дождливым осенним утром я отправился в «русский район» один без напарника. Блуждая по городу, встретился с мальчиком и его сестрой. Мы с ним виделись ранее в гетто, но близко не были знакомы. Я лишь помнил, что зовут его Ёська. Он сказал, что знает дорогу к партизанам, и предложил идти вместе с ними. Я сразу же согласился. 

Трое суток мы провели на товарной станции. За это время собралось нас, из гетто, девять мальчиков и одна девочка. Вдесятером ночами прятались в пустом большом металлическом баке. Днем - пытались узнать что-либо о судьбе гетто. Убедившись, что гетто фашисты ликвидировали, ранним туманным утром отправились в путь. Шли по два человека на расстоянии видимости от идущей впереди пары. Первыми шли Ёська с сестрой, а в последней паре я и еще один мальчик, как самые маленькие. 

До партизан добирались трое суток. Как оказалось, за это время мы, петляя, прошли по бездорожью порядка 90 километров. Путь этот был тернист.  

Наконец мы попали в расположение 5-го партизанского отряда 2-й Минской партизанской бригады. Вначале нас всех поместили в один дом, и к нам приставили молодую женщину в качестве руководителя. Потом нас стали «раздавать» на постой по домам в деревне Поречье Пуховичского района Минской области и в близлежащих поселениях в зоне дислокации отряда. В тех местах немцев не было до начала лета 1944 года. 

Человек в жизни ко всему привыкает, даже к тому, что каждый день ему грозит смерть. И перестает думать о том, что его могут убить, если не сегодня, то завтра. Вера избежать смерти в гетто помогла немногим. Из  многотысячного населения Минского гетто выжило всего несколько сотен человек 

После освобождения Минска от фашистов началась мирная жизнь. Меня, как сироту, переводили из одного детдома в другой. С 1948 года я начал трудовую деятельность. Работал в Минске помощником киномеханика, слесарем, токарем. Отслужив в Советской Армии, окончил вечернюю школу и вечернее отделение Белорусского института народного хозяйства (ныне Белорусский государственный экономический университет), а также заочное отделение Московского государственного университета. 

В 1967 году уже в Москве поступил в аспирантуру и после защиты диссертации был распределен в московский НИИ. В 1975-2000 годы работал преподавателем, а затем доцентом кафедры Московского финансового института. С 2000 года - профессор Финансового университета при Правительстве РФ. Действительный член Нью-Йоркской академии наук. Ветеран труда, Заслуженный работник высшей школы Российской Федерации. 

Вот так сложилась моя жизнь, узника Минского гетто. 

После окончания войны прошло 75 лет, но все пережитое остается в моей памяти, не покидая меня ни на один день. Надо делать все, чтобы память о погибших в годы Великой Отечественной войны жила вечно, и чтобы никогда ни одному поколению не пришлось пережить то, что довелось пережить нам, старшему поколению. 

Записал Юрий Фединский.